— Вы ошибаетесь, князь Георгий! — произнесла я тихо. — Я ее знала!
— Вы знали ее? Вы знали мою Нину?! — вскричал он и вдруг осторожно повернул мою голову лицом к месяцу, ярко светившему в него, словно отыскивая во мне сходство с кем-то.
— Да, я знала ее! — подтвердила я и, вынув из-под корсажа платья медальон, оставленный мне моим покойным другом, подала его князю со словами: — Теперь вы можете мне поверить!
Он быстро схватил, почти вырвал его у меня из рук и, раскрыв медальон дрожащими руками, тихо вскричал:
— Это она!.. Она, моя незаменимая, моя несравненная малютка Нина!
Потом, возвращая мне вещь с портретом той, которую мы оба горячо любили, князь Джаваха сказал с чувством:
— Вы можете мне не говорить вашего имени. Вы — та, о которой так много писала мне моя малютка. Вы Людмила Влассовская. Я вас давно знаю по ее письмам… Но каким образом вы очутились здесь, за тысячи верст от Петербурга, и в эту ночь в нашей заброшенной усадьбе?
Я в коротких словах рассказала ему о приглашении меня его родственником в качестве гувернантки.
Он слушал меня с большим вниманием, разглаживая свои усы.
Когда я кончила, его горящие во мраке ночи глаза ласково остановились на мне и, положив мне на плечо свою сильную руку, он сказал:
— Я рад, Люда, — ведь вы позволите мне, старику, называть вас так в память моей дочери? — рад, что вы попадете в дом моего дяди Кашидзе. Это благородный человек, правда, несколько суровый и взыскательный, но справедливый. Его внучка Тамара, ваша будущая воспитанница, несколько беспокойное маленькое существо, но она, в сущности, добрый ребенок, и, надеюсь, вы не будете иметь слишком много хлопот с ней. Если же, — продолжал князь Георгий, — вам будет хоть сколько-нибудь тяжело в доме моего родственника, возвращайтесь сюда, в это старое гнездо, и кликните клич старику Джавахе. Он прилетит сюда за десятки верст и позаботится о вашей дальнейшей судьбе, Люда… Мы тогда оживим старую усадьбу, чтобы поселить в ней гостью далекого севера! Помните, дитя мое, что отныне у вас есть друг. Отец Нины Джавахи не может считать вас чужой. Однако, — спохватился он, — отсюда неблизко до дома Кашидзе, а уже давно полночь… Я провожу вас туда.
И, сказав это, князь Георгий тихо свистнул. В ответ послышалось продолжительное ржание невидимого коня.
— У вас здесь лошадь? — спросила я, удивленная этим новым открытием.
— Да. Со мной мой верный старый Шалый, с которым я неразлучен со времени смерти дочери. Это лошадь покойной Нины, спасшая однажды жизнь моей маленькой княжне. Вот он. Я никогда не привязываю его… Это бесполезно: он и так не уйдет от меня. Он понимает меня, как человек, и бесконечно любит.
Как бы в подтверждение слов князя в конце аллеи обрисовался стройный силуэт лошади. Она казалась волшебным конем из какой-то легендарной сказки благодаря засеребрившему ее лунному сиянию. Я не видала более благородного, более красивого животного.
— Я сниму седло и посажу вас на лошадь, Люда… Будьте покойны, быстрый, как вихрь, он умеет быть тихим, как овечка! Вы будете сидеть на нем, как в кресле, вам нечего бояться!
И, говоря это, князь Георгий погладил крутые бока Шалого и, подняв меня своими сильными руками, посадил на его шелковистую, лоснящуюся спину. Потом он взял лошадь за повод и, велев мне ухватиться за ее гриву (Шалый был уже расседлан князем), осторожно повел ее к выходу из усадьбы вдоль чинаровой аллеи.
Через минуту мы были уже за оградой. Старый сад снова погрузился в безмолвие. Мы тронулись в путь.
Гори спал по-прежнему, тихо и безмятежно… Мы миновали несколько улиц, базарную площадь и вступили в большую, темную аллею, по обе стороны которой пышно разрослись виноградные кусты.
— Это начало сада Кашидзе, — пояснил мне мой спутник.
Через несколько минут мы уже стояли у большого одноэтажного дома старинной архитектуры, находящегося среди громадного старого сада. В одном из окон виднелся свет. Князь, не желая, должно быть, будить хозяев, прямо подошел к освещенному окну и тихо стукнул в стекло.
— Барбале! — позвал он тихо.
Окно мигом распахнулось, и старая служанка в национальном грузинском наряде высунула на улицу седую голову с надетой на ней мингрельской шапочкой. Она с минуту разглядывала нас и вдруг, узнав моего спутника, радостно вскричала:
— Батоно князь! Будь благословен твой приход в нашем доме!
— Я не зайду в дом, моя добрая Барбале, — произнес князь Георгий ласково, — сегодня с зарей я должен быть уже в Мцхете. А ты передай мой привет твоему господину и прими поласковее приезжую барышню.
И, говоря это, князь Джаваха снял меня с лошади и помог мне войти на крыльцо. Барбале стояла теперь уже со свечой на пороге дома. В свече не было никакой надобности, потому что месяц светил по-прежнему светло и ясно.
Мне сразу понравилось ее лицо, морщинистое и доброе, с пытливыми черными, как у всех грузинок, глазами. Она подняла свечу в уровень с моим лицом и, разглядывая его, произнесла с чувством:
— Честные глаза… открытый взгляд… добрая душа… хорошее сердце! О, Барбале никогда не ошибается в людях… Сильно стара Барбале и много людей видела на своем веку… Господь посылает одного из своих ангелов в дом князя Кашидзе!
— Полно, полно, Барбале, — нетерпеливо проговорил князь, — не смущай барышню. Она и так устала и измучилась за дорогу. Отведи ее скорее в приготовленную для нее комнату и помни, что служить этой девушке ты должна так же, как когда-то служила Нине, которую ты так любила.